Бугаева
Клавдия Николаевна
(1886 – 1970)
Урожденная Алексеева, по первому мужу Васильева. Вторая жена Андрея Белого (их брак был официально зарегистрирован в Москве в 1931 г.). Дворянка, дочь члена судебной палаты, образование незаконченное высшее. По профессии литературный работник. Активная деятельница русских антропософских кружков и обществ.
Донская казачка
Ближайшая подруга К. Н. Бугаевой, Елена Васильевна Невейнова, написала биографию Клавдии Николаевны (в письме к М.Н.Жемчужниковой). Приведу ее с небольшими сокращениями:
«Клавдия Николаевна родилась в станице Усть-Медведицкой, на Дону. Теперь это город Серафимович (Волгоградской области). Жила в детстве там. Когда ей было лет 8-10, они переехали в Харьков. Родители К.Н. были донские казаки, и она очень гордилась, что она донская казачка. Мать была, как теперь называют домашняя хозяйка, отец был юрист. В Харькове Кл. Ник. окончила гимназию, после чего, вскоре скончался ее отец, и мать с детьми переехала в Москву к своей замужней сестре Екатерине Алексеевне Корольковой. Там К.Н. поступила на высшие женские курсы (в каком году не знаю), но не окончила их из-за замужества. В 1911 г. она вышла замуж за доктора Петра Николаевича Васильева, и сразу же после венца уехала в Петербург, где жила до войны 1914 г. В 1914 г. мужа призвали и он уехал на фронт, а она вернулась в Москву к своей матери. С Петром Николаевичем она познакомилась в 1910 г. в Сочи. В это время они не были антропософами. Когда К.Н. стала антропософкой я не знаю. Брат П.Н. был женат на Елизавете Ивановне Васильевой. Она была антропософкой. И как я припоминаю К.Н. и П.Н. через нее познакомились с антропософией. По эвритмии К.Н. вела работу, в очень скромном виде у нее была небольшая группа человек шесть. К.Н. была у Штейнера в 1912 г. или в 1913 г.».
Дополнить эти биографические сведения хотелось бы еще отрывком из письма М.Скрябиной к М.Н.Жемчужниковой, сообщавшей о семье Клавдии Николаевны: «Отец умер рано. Мать воспитывала детей очень строго, была человеком строгих моральных правил, даже суровым. Кроме Клавдии Николаевны в семье росли сестра Елена и брат Владимир. Мать очень подчинялась некоему тогда известному старцу. И он говорил ей, что приближается страшное время. Отсюда, видимо, появилось нежелание замужества для обеих дочерей. Елена Николаевна даже какое-то время (недолгое) жила в обители. Может быть в Марфо-Мариинской. Но в 22 года уже жила с семьей на Плющихе».
Конечно, как и всякая мать, Анна Алексеевна, хотела счастья для своих дочерей. Вероятно, накануне какого-то серьезного выбора, она наставляла дочь, написав ей в открытке строки: «Не ропщи, когда сердце болит,Терпеливо неси жизни бремя:
Горем сердце Господь бороздит, Чтоб посеять в нем доброе имя. Твоя мама» (НИОР РГБ. Ф.25. К.49.Ед.хр.11).
«Антропософская богородица»
М.Н.Жемчужникова в «Воспоминаниях о Московском Антропософском обществе», так описывает Клавдию Николаевну:
«Клавдия Николаевна Васильева (во втором браке Бугаева) - совсем другой человек и внутренне, и внешне. Небольшая легкая фигурка, спокойные, какие-то музыкально ритмичные движения. Красивая ритмичная походка была ее особым свойством, впоследствии еще развитым в эвритмии. И говорила она спокойно и просто, но всегда очень по существу. Любовь к шутке, юмор тоже всегда как бы играли вокруг ее лица, смягчая категоричность суждений, нисколько не умаляя этим убежденность в их истине. Но, только заглянув в ее глаза, вы чувствовали то, что, на мой взгляд, можно определить как основу всего ее существа. Я называю это «жар души». У нее были удивительные глаза. Описать их можно только одним словом – «лучистые», т.е. лучистые глаза, о которых Толстой не устает напоминать, говоря о княжне Марии Болконской. Они запоминались. Одну свою приятельницу, человека совершенно постороннего, я бегло познакомила с Кл. Ник. на каком-то концерте (моя приятельница была машинисткой и предполагалось, что ее работа понадобится Кл. Н.). Знакомство продолжения не имело, но моя приятельница много лет в дальнейшем постоянно спрашивала меня о «той даме, с которой вы меня познакомили на концерте, у которой такие удивительные глаза». Трудно описать, какой ореол окружал ее в Обществе (Антропософском). «Старшие» говорили «Клодя», и в их голосе звучала нежность; «младшие» говорили «Клавдия Николаевна» с восхищением и почитанием. Ее авторитет был не похож на авторитет, например, Бориса Павловича (Григорова), но он был необычайно высок. Было в обычае именно к ней приходить с разными «личными» вопросами в антропософии. Она сама никогда не претендовала на такую роль «исповедника», но так получалось. К ней приходили не только из ее кружка, но и из других. Приходила и я, хотя в ее кружке не состояла. Меня к ней тянуло. Она была очень умна, это свойство замечали в ней, прежде всего, даже люди со стороны. Но ум этот и эрудиция были согреты вот тем «жаром души», который в ней горел и согревал души тех, кто с ней соприкасался.
Позднее многое изменилось, когда А.Белый, как бомбой взорвал гармонию дома Васильевых, и эта бомба детонировала среди окружающих людей. Но я пишу об Антропософском Обществе начала 20-х годов, когда эта гармония была в полной силе, и свет ее светил многим душам. Вспоминаются наши вечерние, верней - ночные возвращения из Общества. С Кудринской площади по Смоленскому бульвару топает наше Пречистенско-Арбатское землячество. Посреди бульвара между сугробами вьется протоптанная пешеходами дорожка. Кругом темнота, весь вечер мы мёрзли или плакали от дыма, дома ожидает весьма скудный ужин и такая же полухолодная комната. Но нам весело, в душе подъём и от того, что только, что было узнано, прочувствовано, и оттого, что впереди - Клавдия Николаевна. Вот она - под руку с Петром Николаевичем; оба небольшие, лёгкие, складные. Они шутят, смеются. Петр Николаевич - чудесный человек, все его любят. Всегда весёлый, улыбчивый, а главное - он муж Клавдии Николаевны, ее друг и защитник».
В Московском антропософском обществе Клавдией Николаевной была создана библиотека, в которой она исполняла, помимо основной деятельности в обществе, обязанности библиотекаря. В период с 1920 по 1922 г. К.Н.Васильева работала в библиотеке Румянцевского музея, где служило немало антропософов.
В 20-е годы членом антропософского общества была З.Д.Кананова. Она долгие годы вела дневник, в котором содержатся интересные сведения, как о работе общества, так и о его членах. Мнение Канановой о Клавдии Николаевне сложилось не сразу. Поначалу Зоя Дмитриевна была беспощадна в своих характеристиках. Так, в сентябре 1925 г. она записала: «Клавдия Николаевна более чем кто бы то ни было живёт своей жизнью. Она свободна от службы, от житейских забот, оберегаема, уважаема, восхваляема, любима многими людьми. И всё своё время посвящает любимой работе во всех её видах: читает, занимается медитациями, эвритмией, выслушивает исповеди и даёт советы и имеет возможность проводить время в беседах и совместных занятиях с близкими и любимыми людьми. [К тому же она переживала в то время роман с Андреем Белым и собиралась бросить мужа]».
Иногда, как пишет Кананова, Клавдия Николаевна казалась ей закрытой к общению. После очередного занятия в кружке З.Кананова записывает: «16 января 26 г. Кл. Ник. была, как всегда, одухотворённая, внутренно сильная, со своим подкупающим выраженьем интереса ко всему, что ей говорят. И в то же время недоступная, чужая, без всякого интереса (по крайней мере, по отношению ко мне)».
В Московском антропософском обществе Клавдия Николаевна преподавала эвритмию. Занималась она этим очень серьезно (изучала эвритмию в Германии) и всю жизнь. Кананова, будучи на одном из эвритмических представлений, так описывала Клавдию Николаевну: «Кл. Ник. напоминала жрицу древних времён, исполняющую ритуальный жертвенный танец. Движение её рук, в малейших нюансах, были выраженьем духовного мира, которым она живёт. Лицо её, одухотворённое, но слишком неподвижно-суровое, не просветлённое. Она блондинка, с лицом славянского типа (и зеленоватыми глазами), а производила впечатленье смуглой индуски. Что-то мрачное, тяжёлое, слишком волевое и недостаточно доброе было в её лице. Глаза горящие, но не озарённые»(26 декабря 1926 г.)
И совсем другое мнение о Клавдии Николаевне складывается у Зои Дмитриевны по просшествии года. Вот запись её дневника от 14 ноября 1927: «Сегодня у меня была Кл. Ник. Мы очень интересно беседовали. Какой ощущаешь жизнь полной значенья, когда говоришь с ней. Не столько по тому, что она говорит, сколько по тому, как чувствуешь её внутреннюю жизнь. Кл. Ник. живёт идеями. В этом её большое достоинство. Её глаза похожи на глубокую пучину морскую, туманно-зеленоватые. Ея бледное одухотворённое лицо загадочно». И в конце записи добавляет: «Кл. Ник. была очень мила со мной. Я раскаиваюсь, что думала о ней ещё недавно нехорошо».
Волна арестов
В начале мая 1931 г. начались аресты членов Московского антропософского общества. В числе первых оказались Елена Васильевна Невейнова, а на московской квартире был арестован муж Клавдии Николаевны Петр Николаевич Васильев. 20 мая арестовали А.С.Петровского, 27 мая - П.Н.Зайцева, сестру Клавдии Николаевны – Елену Николаевну Кезельман, Б.П.Григорова и еще 12 членов общества.
30 мая 1931 г. органы ОГПУ арестовали Клавдию Николаевну, бывшую в это время вместе с А.Белым в Детском Селе. Без всяких объяснений её увезли в неизвестном направлении (позже стало известно – на Лубянку). Борис Николаевич, к этому времени состоявший в близких отношениях с Клавдией Николаевной, не находил себе места. Он писал из Детского Села П.Зайцеву: «О себе – не пишу, ибо меня – нет; я – с ней до такой степени, что ощущаю себя в Детском, как тело без души; вся ставка на твердость; не жизнь, а миллион жизней мне – она. После того, как взяли её, сутки лежал трупом; но для неё в будущем надо быть твердым; и я … - возьму себя в руки».
В надежде найти помощь и поддержку, Белый 8 июня обратился с письмом к З.Н.Райх, рассчитывая на связи В.Э.Мейерхольда в «высших» сферах. «Пишу Вам на Москву, а копию шлю в Горенки. Ведь К.Н. мне не жизнь, а – 1000 жизней! Я бы давно кинулся, но Разумник Васильевич велит сидеть до точного узнания адреса К.Н. Я хотел бы быть свободным, чтобы сопровождать К.Н. туда, куда её ушлют (если ей суждена участь не вино страдать). Почему ж меня не взяли?».
23 июня Белый выехал из Детского Села в Москву, чтобы хлопотать об освобождении К.Н.Васильевой, её родственников и друзей по антропософскому обществу. После освобождения, последовавшего в начале июля того же года, Петр Николаевич дал, наконец согласие на расторжение брака. «Нас навсегда соединило с Клодей ГПУ»,- такова оценка этих событий Белым, ведь арест Клоди ускорил её развод с первым мужем и вступление во второй брак с Б.Н.Бугаевым 18 июля 1931 г.
«Клавдия Николаевна теперь и внешне поручена мне, как жена (мы с ней и с Петром Николаевичем были в Загсе согласно уговору дружескому: он с ней развёлся, а я - зарегистрировал наш «брак»); так выпрямилась кривизна отношений нас троих друг к другу в прямоту», - писал А.Белый П.Н.Зайцеву.
В июне 1932 г. З.Д.Канонова отметила в дневнике: «Я в первый раз увидела Кл. Ник. после ареста. Она рассказывала кое-какие подробности о своём пребывании в тюрьме. О том, что там принято делать подложные признанья с поддельными подписями, и вообще приёмы допроса очень иезуитские. Но мне показалось старнным, что она сказала: «Нельзя было не называть имён, ведь не одна же я была в Обществе, и я старалась вспомнить, кто уже арестован, и тех называла». Потом сказала: «Теперь я ничем не занимаюсь и ни о чём не думаю, приходиться исполнять всякие домашние работы, стоять в очередях, но я довольна этим, чувствуется какая-то близость к земле».
В 1924 - 1934 гг. К.Н.Бугаева фактически литературный секретарь А.Белого, была посвящена во все его творческие замыслы. Её ум и большая культура помогли ей глубоко осмыслить логику творчества Белого. Борис Николаевич всю вторую половину 1933 года болел, учащались головные боли. Клавдия Николаевна в такие дни была особенно нежна с мужем. В дневнике Белого за этот год есть такая запись: «17-го сент. 3-его дня был Г.А. Санников, сидя без меня с Клодей, высказывал ей очень много тёплых, сердечных вещей; и ещё: удивлялся тому, какая мы с ней радостная, дружная, сердечная пара; он намекал, что редко бывает такая любовь, как между мной и Клодей: мы во всём — одно; и нас нельзя разделять: К.Н. живо видна во всём том, что я пишу».
После смерти А.Белого Клавдия Николаевна вместе с А.С.Петровским и Д.М.Пинесом проделала титаническую работу по систематизации архива своего мужа, созданию библиографии трудов Белого и критических статей и книг, посвященных Белому.
В ноябре 1940 г. Клавдии Николаевне прислала письмо Татьяна Алексеевна Тургенева, сестра Аси Тургеневой, первой жены А. Белого. Она писала: «Дорогая Клодя, у нас в музее есть Борины рукописи (в копиях) и Ваши описания его рукописей. Очень хотелось бы показать Вам этот архив. Если Вы можете, зайдите, пожалуйста, к нам на Моховую в отдел обработки, если Вы не здоровы или Вам некогда, то позвоните по телефону с 10 до 6 часов.
Как вы живёте, как Ваше здоровье? Очень хочу Вас видеть. Знаете ли Вы, что из моих Волынских только сестра Варя жива, все остальные умерли, умерли. О сестрах ничего не знаю, но уверена, что Наташа (Поццо, родная сестра Тани и Аси) убита. Последняя из могикан Таня Тургенева» (РГБ. Ф.25.К.49.Ед.49).
«Она скрашивала мои дни…»
С марта 1925 по апрель 1931 года К.Н.Бугаева жила вместе с Борисом Николаевичем в Кучине. «…Клавдия Николаевна, которая делит время и досуг со мною. Полнедели она в Кучине и полнедели в Москве, где сплошь всё время тратится на уроки евритмии и занятия кружков» (А.Белый – Иванову-Разумнику, ноябрь 1926г.).
Приглашая Разумника Васильевича Иванова приехать к нему в Кучино, Белый писал: «…мне нечем Вас прельстить; разве – «Гамлетом» в Москве да природой (чудной) в Кучине, тишиной». В конце письма он отзывается о Клавдии Николаевне: «Ещё хочется мне, чтобы Вы познакомились и хоть сколько-нибудь узнали К.Н.; - она мой очень большой друг, с которым мы работаем душа в душу уже с 1918-го года; а последнее время (последние года) она стала мне ещё ближе: и по кругу тем мысли, и по моральному стремлению; она – такая же «вольфилка» (не будучи в Вольфиле), как я или Вы» (октябрь 1925 г.).
«Клавдия Николаевна разделяла свою жизнь на две равные половины: одна принадлежала Кучину, то есть Борису Николаевичу, другая – Москве, где в Долгом переулке жила её мать Анна Алексеевна, брат Владимир Николаевич и первый муж П.Н.Васильев, хоть с ним теперь Клавдию Николаевну связывали чисто дружеские отношения. Они не прерывались и потому, что Клавдия Николаевна не хотела огорчать Анну Алексеевну, любившую зятя, и потому, что П.Н.Васильев отнёсся к перемене жизни своей бывшей подруги как чуткий и тактичный друг» (П.Зайцев «Воспоминания»).
О Клавдии Николаевне Белый всегда упоминал и писал очень тепло. Вот как он отзывается о ней в письме к Иванову – Разумнику в марте 1926 г.: «… она – скрашивала своими частыми приездами мои дни; и как-то мы обще думали, искали, прислушивались к ритмам времени. Вот тоже человек, близкое знакомство с которым (уже 10 лет) превращает весь жест моего отношения к ней – в удивление, в благоговение и бескорыстную радость за человека; гармоничнее, удивительней существа я не знаю: это какой-то вулкан исканий, всегда бескорыстных, воплощённый долг и многообразие культурных интересов с постоянным пафосом научиться; если бы не К.Н. – дни моей жизни текли бы не так; нет – радостно жить на свете, когда видишь людей, как она; 10-летнее моё знание её превращает это знание в растущее удивление, во вскрик радости, благодарности и бескорыстной любви за то, что она такая, какая она есть. В воспоминаниях моих о ней нет, не только ни одной тени, нет ни одной пылинки; вся она в сознании моём сверкает как бриллиант…».
«Клодя – не могу о ней говорить! Крик восторга – спирает мне грудь. В эти дни моей болезни вместо неё вижу – два расширенных глаза; и из них – лазурная бездна огня. Она – мой голубой цветок, уводящий в небо. Родная, милая, бесконечно близкая!», - записал 6 сентября 1933 г. в дневнике А. Белый
Из-за небольшого роста Андрей Белый называл Клавдию Николаевну «малюткой» или «невеличкой». Следом за ним, также стала называть её и сестра, Елена Николаевна Кезельман, особенно после того, как Белый с Клавдией Николаевной жили два месяца у неё в г. Лебедяни летом 1932 г. Кроме «невелички», вспоминала Кезельман, Клавдия Николаевна «звалась ещё «Любочкой» - от люба моя, т.е. «милая сердцу». Звалась ещё «Маша, Машенька» - как что-то истинно русское… В обычной жизни чаще всего являлась на сцену «невеличка». «Любочка» же и «Машенька» - только в экстренных случаях». А потом добавляла: «… Я увидела, как дорого было ему то, что Клодя была его женой и Бугаевой. Знакомя её, он представлял её мужчине, заявляя с сияющим лицом: «Моя жена, Бугаева». (Ася, его первая жена, к огорченью Б.Н. носила девичью фамилию)».
А.Белый посвятил Клавдии Николаевне стихотворение «Сестре», написанное в Кучине.
Не лепет лоз, не плеск воды печальный
И не звезды изыскренной алмаз, -
А ты, а ты, а – голос твой хрустальный
И блеск твоих невыразимых глаз…
Редеет мгла, в которой ты меня,
Едва найдя, сама изнемогая,
Воссоздала влиянием огня,
Сиянием меня во мне слагая.
(1926)
Годы забвений
После смерти А.Белого возле Клавдии Николаевны оставался небольшой круг подруг и знакомых, в основном из антропософского окружения. Д.Н.Часовитина в письмах к И.Н.Томашевской описывала невесёлое житьё К.Н.: «18.10.1945. Клавдия Николаевна стала много грустней, - будто теперь только поняла она, что случилось, и навсегда. По-прежнему у неё много людей, она утомляется (но и радуется, конечно, - без людей - совсем уж была б одинока). Теперь начинает, кажется, понемногу работать. Это самое нужное для неё (Знаю о ней – только от других, сама не вижу её месяцами – по-прежнему сижу без отдыха, без единого дня, чтоб хоть сколько-нибудь опомниться)… Иной раз забежишь к К.Н. – она грустна, и сурова, - от боли, конечно. А то вдруг – зашутит, и изобразит Нилендера, читающего монодию Электры…». В другом письме добавляла: «О ней часто доходят всякие рассказы: иногда, что очень грустна, иногда – что получше. Но то, что видела – грустно. А видела на чтении Бориса Леонидовича (Пастернака), говорить, конечно, не пришлось. Тяжко ей жить, бедной. Ведь совсем, совсем одна. Такое полное одиночество, никого своих, все – только чужие. И так замкнуто жить, и видеть каких-то одних и тех же человек 5-7, - нет, это поистине грустно. И всякий-то почему-то идёт к ней со своим «бескалошьем». Кому это надо – Аллах один знает. Вот и боишься, иной раз, прийти – не только без калош, но – без чувств, без сочувствия, без единой мысли, - отупеваешь ведь, одуреваешь, - и на люди лучше не идти» (НИОР РГБ. Ф.645.К.42.Ед.5).
Последние годы жизни вдова Белого пролежала парализованной, почти в полном одиночестве. Её опекала лишь старая подруга - антропософка, школьная учительница Е.В. Невейнова. Старалась помочь Клавдии Николаевне и Марина Казимировна Баранович. Однажды в отчаянии она обратилась к Б.Л.Пастернаку: «Борис Леонидович! Простите, что я пишу Вам. Мне это очень трудно, но мне кажется, я не прощу себе, если не напишу Вам о Клавдии Николаевне. Она очень плоха. Всё у неё болит, и от слабости она даже ходить не может, передвигается, держась за спинку стула, к которому вот только что приделали колёсики, чтобы ей легче было возить его по полу. Живет она на 250 р. Ни под каким видом, не хочет, чтобы кто бы то ни было поднимал вопрос об увеличении ей пенсии. Она говорит, что не хочет напоминать о писателе, имя которого забыто и стерто. Она не каждого может видеть. Каждый раз как она видит меня, например, она плачет и просит не приходить. Несколько старушек помогают ей, чем могут. Среди них Машенька Скрябина один раз в неделю дежурит около неё. Но всего этого, по-видимому, мало. По словам Д.Н. (Дарья Николаевна Часовитина) эти несколько старых подруг, знающих Вас, и говорят: «Что же Марина не скажет Бор. Леон., в каком она состоянии!». Они знают, что Вы помните о Кл. Ник. Вы не так давно звонили и говорили с ней. Но Вам – то она сама не расскажет, как ей плохо. Мне кажется, что я должна была рассказать» (7.11.1959). Уже в письме Б.Пастернака к Марине Казимировне от 15 ноября, Борис Леонидович сообщал: «Клавдии Николаевне я написал». И тут же прислал ей 1000 рублей.
Из письма Б.Л. Пастернака Клавдии Николаевне: «Дорогая Клавдия Николаевна, по некоторым сведениям Вам лучше, но это не уменьшает моего беспокойства о Вас. Совершенно непростительно с моей стороны, что я с большим запозданием, благодаря заботе некоторых, обожающих Вас друзей, узнал о больших трудностях, с которыми боретесь если не Вы, то Ваши близкие. Кажется, совершенно помимо меня и без моего участия что-то предпринимается или будет предпринято Литфондом.
Выздоравливайте, пожелайте выздороветь, умоляю Вас, - извините за зверски-эгоистическую прямоту такой формулировки: мне страшно нужно, чтобы Вы были здоровы… Да, - я ещё занят очень важной новой работой и, когда она будет закончена, хочу привести её в порядок вместе с Вами. Ваш Б.Пастернак» (15.11.1959).
Но, не смотря на тяжелое состояние здоровья, Клавдия Николаевна продолжала интересоваться судьбой литературного наследия Белого, поддерживать контакты с исследователями его творчества, в том числе и с профессором Гарвардского университета (США) Д. Мальмстадом, опубликовавшим переданный ему К. Н. Бугаевой текст её мемуаров.
Мария Александровна Скрябина вспоминала, что когда в 50-х годах в Музей изобразительных искусств им. А.С.Пушкина была привезена коллекция живописи из-за рубежа, жемчужиной которой была картина Тинторетто «Воскрешение Лазаря», Клавдия Николаевна упросила Елену Николаевну отвезти её на выставку. И потом в восхищении от картины, была очень благодарна.
В упоминаемой выше биографии, Е. Н.Невейнова писала о последних днях Клавдии Николаевны: «К.Н. была больна 12 лет (с 1958 г.). У неё был полиартрит на почве очень сильной простуды. Большую часть времени она провела в постели. Умерла она от сердечной недостаточности, во время эпидемии гриппа, прохворав только одну неделю. Она была кремирована и похоронена в одной могиле с Бор. Николаевичем на Новодевичьем кладбище. Она нигде не печаталась, напечатан только её литературный обзор о Б.Н. в литературном наследии, о котором упоминает Дм. Евг. (Максимов). И по слухам, её книга воспоминаний напечатана за границей, где не знаю. Её архив находится в Ленинской библиотеке, он присоединен к архиву Андрея Белого. Мне очень жаль, что воспоминания К.Н. изданы за границей. К.Н. при жизни говорила, что если они будут изданы там, то это будет для нее величайшим несчастьем» (РГАЛИ. Ф. 3279. оп.1. д.23).
«Ее окружало восхищение»
По просьбе Д.Е.Максимова Мария Николаевна Жемчужникова написала о К.Н.Бугаевой свои воспоминания: «Многоуважаемый Дмитрий Евгеньевич, конечно же, я знаю Вас и по книгам Вашим и по Вашему доброму участию в жизни Кл. Никол. в последние годы. Ваше сообщение о желании Вашем написать о Кл. Ник. дало мне большую живую радость. Ведь она для меня – один из самых дорогих образов воспоминаний всей жизни.
Я знала Кл. Ник. с 1917 г., но так же как у Вас – общение с нею в не бытовом плане отодвигало, заслоняло детали её биографии. А ведь она и в этом житейском смысле была незаурядной личностью, ведь к ней влеклись сердца не для одних только антропософских бесед, её любили как человека, её окружало восхищение.
Васильева (волошинская «Черубина де Габриак») познакомила её с антропософами – Бор. Алекс. Леманом, его двоюродной сестрой О.Н.Анненковой и Триф. Георг. Трапезниковым, которые там (в Ленинграде ) основали первую в России антропософскую группу (Антропософское общество было юридически оформлено лишь позднее, в 1913 г. в Москве, под председательством Б.П.Григорова).
Да, для Кл. Никол. очень много с самого начала значила работа в эвритмии. Её заграничные поездки в значительной мере с этим связаны. Но главная её работа проходила, конечно, в России и для России. Её наследие не пропало. Ею создана книга, без которой вообще нельзя себе представить начало русской эвритмии. Сейчас не пришло еще время для выхода эвритмии в каких-либо, даже самых скромных, общественных формах. Но дело её не умерло, оно живёт, как живёт зерно под снегом, ожидая весны.
Заболела Кл. Ник. в 1957-58 гг. Началось разрастание грудной клетки, вырастали два горба – спереди и сзади. Это сопровождалось потерей подвижности мускулов спины и ног. Это было постоянное мучительство. Она сказала как-то: «Я живу так, как-будто на меня надели табуретку и завинтили». В это время она вернулась к интенсивной умственной работе. Читала и много переводила, редактировала. В частности, стихотворный перевод Первой «Драмы-мистерии» Штейнера «У врат посвящения» сделан М.В.Шмерлингом под её руководством. Последний год-два она просто тихо уходила. Умирала она в полном сознании. Решительно отказалась пригласить священника для причастия. Это было большим горем для Лёли (Е.Н.Невейновой), но здесь она уступить не могла.
Её отпевали в церкви Ильи Обыденного в Обыденском переулке на Остоженке. Потом была кремация. А позднее, уже летом, урна была похоронена в могиле Бориса Николаевича на Новодевичьем кладбище. Это я знаю точно, сама присутствовала.
Ещё об одном обстоятельстве хочу Вам рассказать. Н.Я.Мандельштам в своих воспоминаниях рассказала о встрече с Бор. Никол. и Кл. Никол. летом 1933 г. в Коктебеле. Даёт беглую характеристику Кл. Ник. – явно враждебную и очень несправедливую. Получился совершенно ложный, прямо карикатурный образ: в своих взглядах – узкая фанатичка, а в отношениях с людьми, в том числе с Бор. Никол. – ужаснейший деспот. Я тогда же, написала автору письмо. Но, не имея надёжных средств доставки, очень сомневаюсь, дошло ли письмо по назначению. А потом я слышала, что эта книга за границей напечатана. Вот и пошла гулять по свету такая неправда. Поэтому особенно будет хорошо, если у нас здесь, в современной печати, появится о книге Кл. Ник. правдивое слово. М.Жемчужникова. 14.03.1981». (РГАЛИ. Ф.3279. Оп. 1. Ед.72).